![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
benegenetriivirПервого в своей жизни молдаванина Глузман увидел на институтской лекции. Молдаванин читал теплотехнику. Течение, сечение, истечение и значение он выговаривал единой парадигмой. Иногда в одну фразу молдаванин утрамбовывал несколько созвучных парадигм, и выходило так, что Щ-Щ-Щение Щ-Щ-Щения через Щ-Щ-Щение двойного Щ-Щ-Щения не просто так льется. Но всё это цветочки по сравнению с бельским Шмилем. Шмиль мёл автобусы в Ашкелоне и в еврейском государстве с человеком, не понимающем русского, говорил на еврейском языке. Пришлось бригадиру мойщиков помимо русского выучить идиш.
— Шмиль, — втолковывал Глузман, — он же араб из Газы, а ты его идишем мучаешь.
Безнадега. И если бы Шмиль среди мойщиков был один такой незабываемый! На ашкелонской автостанции что ни день — то праздник. Всегда интересное найти можно. Однажды Глузман детей нашел.
Последний хайфский автобус изрядно опоздал, и где-то в два часа ночи Глузман с метелкой и корытцем поднялся в переднюю дверь. Медленно но верно продвигался он к задним сиденьям, и в конце на предпоследних левых увидел двух спящих мальчиков. Им было лет восемь-девять — любимый гайдаровский возраст. Чистенькие, прилично одетые дети не далее как вчера были в парикмахерской. Вышитые народно-киббуцные сорочки под жилетку кричали, что у этих ангелочков счастливое детство, и по мусорным бачкам ангелочки не шастают.
В два часа ночи Глузман прислонил метелку к бархатному автобусному креслу и вздумал будить спящих расфуфыренных ангелочков. Спящими он вывел детей и уложил на ближайшую скамью. Автобус дометать надо, потом к диспетчеру. И тут в автопарк прискакала полиция с мигалками на крыше и резко затормозила перед единственным автобусом с огнями в салоне.
— Где?!!! — заорал полицейский в усталое лицо грязного мойщика. Глузман кивнул на спящих деток — вот они.
— Понимашь, какая штука, — рассказывал служивый, — родители в Хайфу их возили к бабушке с дедушкой, после автобуса несколько кварталов шли пешком и только дома спохватились. Позвонили нам, а ты говоришь — Кевин!
— Шмиль, — втолковывал Глузман, — он же араб из Газы, а ты его идишем мучаешь.
Безнадега. И если бы Шмиль среди мойщиков был один такой незабываемый! На ашкелонской автостанции что ни день — то праздник. Всегда интересное найти можно. Однажды Глузман детей нашел.
Последний хайфский автобус изрядно опоздал, и где-то в два часа ночи Глузман с метелкой и корытцем поднялся в переднюю дверь. Медленно но верно продвигался он к задним сиденьям, и в конце на предпоследних левых увидел двух спящих мальчиков. Им было лет восемь-девять — любимый гайдаровский возраст. Чистенькие, прилично одетые дети не далее как вчера были в парикмахерской. Вышитые народно-киббуцные сорочки под жилетку кричали, что у этих ангелочков счастливое детство, и по мусорным бачкам ангелочки не шастают.
В два часа ночи Глузман прислонил метелку к бархатному автобусному креслу и вздумал будить спящих расфуфыренных ангелочков. Спящими он вывел детей и уложил на ближайшую скамью. Автобус дометать надо, потом к диспетчеру. И тут в автопарк прискакала полиция с мигалками на крыше и резко затормозила перед единственным автобусом с огнями в салоне.
— Где?!!! — заорал полицейский в усталое лицо грязного мойщика. Глузман кивнул на спящих деток — вот они.
— Понимашь, какая штука, — рассказывал служивый, — родители в Хайфу их возили к бабушке с дедушкой, после автобуса несколько кварталов шли пешком и только дома спохватились. Позвонили нам, а ты говоришь — Кевин!
